Суд над «Чумой Шотландии», 30–31 августа 1793 года

Томас Мюир

Адвокат из Глазго Томас Мюир вызывал у властей подозрения своими связями с французскими революционерами, а также «подстрекательскими» речами. После посещения Франции в 1793 году его объявили мятежником и по возвращении на родину заключили в тюрьму, сразу по нескольким обвинениям, в том числе: публичное произнесение речей, оскорбляющих короля и конституцию, распространение «вольнодумных» книжиц и памфлетов, наподобие «Прав человека» Томаса Пэйна. Осужденный чрезмерно суровым судьей лордом Брэдфордом, он был приговорен к высылке на четырнадцать лет в Ботани-Бэй, но сумел бежать. Он поселился во Франции, где и скончался в возрасте тридцати четырех лет в 1799 году. На суде Мюир защищал себя с немалым апломбом. Не сомневаясь в исходе процесса, он сказал судьям: «Когда ветра небесные развеют наш прах, бесстрастный глас грядущего опровергнет ваш приговор».

Господа присяжные, давайте этим вечером сбросим маски, давайте поговорим открыто и честно. Я смеюсь над обвинением в развращении умов. Вы и сами знаете, что в этой стране невозможно развратить чей-либо ум, и в глубине души отвергаете это обвинение. Я знаю, из-за чего стою сейчас перед вами, а именно — за то, что всегда последовательно призывал к парламентской реформе, за то, что всегда прилагал значительные усилия добиться равного представительства в палате общин всех наших сословий.

Не позволим прокурору скрежетать зубами во мраке; пусть выйдет и подробно изложит, что побудило его обвинять меня.

Я хочу облегчить ваш жребий, не желаю утомлять судей, хочу спасти вас, господа присяжные, от язвительных насмешек, от печальной необходимости признавать виновным человека, истинная причина предания которого суду до сих пор не раскрыта.

Да, я сознаюсь. Я открыто, честно и искренне выступал в поддержку парламентской реформы, во имя восстановления попранных прав народа. И я не постыжусь изложить вам свои мотивы, ведь они не только говорят сами за себя, но еще их поддерживали и поддерживают многие великие и достойные люди из числа ушедших в мир иной и живущих поныне. Я настаиваю на равном представительстве сословий в том учреждении, каковое именуется палатой общин, потому что я хочу спасти нашу страну и добиться исполнения нашей конституции.

В чем же заключается величие нашего духа, обильно политого кровью предков, кровью, что текла на полях сражений и проливалась на эшафоте? Я скажу вам: величие нашего духа заключается в разумном сочетании трех могучих сил — короля, лордов и народа. И если одна из этих сил утрачивает свою мощь, тогда и само их сочетание лишается крепости, особенно когда одна из сил превращается в тень себя прежней, если две другие подавляют ее и поглощают. И разве вы не знаете, разве не знает весь мир, что во всех потрясениях минувших лет сильнее всего пострадала третья сила — народ?

Не подлежит сомнению, что ныне представительство народа в палате далеко не такое, как прежде, и не такое, каким, хвала Господу, оно однажды станет. Тот, кто звонит в колокол, завидев угрозу, который сзывает всех, кто способен прийти на помощь, вовсе не является врагом своей стране, тем более врагом конституции, ибо он радеет о сохранении былого величия.

Таковы мотивы моих действий. Если я и виновен, тогда виновны и многие другие, те, кто ныне наслаждается небесным покоем, те, кем восхищались наши предки, те, кому вы, потомки, возводите статуи. Мне вряд ли позволят перечислить все славные имена, поэтому я просто спрошу, есть ли тут человек, никогда не слышавший о просвещенном Локке? И разве этот благородный мудрец не защищал свободу и, следовательно, права простого человека; разве этот поборник британской конституции, написавший «Трактат об управлении государством»… не настаивал на реформе парламента и более справедливом представительстве в нем народа? Посмеете ли вы вычеркнуть из анналов истории его имя, осквернить его память, признать, что и он занимался развращением умов?..

Но если попытка добиться парламентской реформы — преступление, тогда обвинение должно быть намного шире. Оно должно распространяться и на министров короны, и на попрошаек на улицах. Или вы забыли, что в 1782 году герцог Ричмонд, нынешний главнокомандующий, ревностно отстаивал всеобщее право голоса? Или вам неведомо, что он председательствует в различных обществах и, подобно мистеру Питту, помогает открывать такие общества по всему королевству? Или вы никогда не читали его знаменитое письмо полковнику Шервину, в котором он рассуждает о необходимости полноценного представительства народа? Или вина определяется ныне веяниями политической моды? Быть может, кто виноват, зависит от времени года, от внешних обстоятельств? Или же патриотизм 1782 года стал преступлением в 1793-м?

Африканская экспедиция, 1796 год

Мунго Парк

Исследователь и врач из пограничного городка Ярроу, Мунго Парк провел восемнадцать месяцев в дебрях Африки: лондонское Африканское общество поручило ему разведать русло реки Нигер. Возвратившись в Британию, этот скромный молодой стоик, которого уже давно считали погибшим, приехал в дом своего шурина рано поутру и, не желая будить родственников, бродил по саду, пока те не проснулись сами. Позднее Парк женился и обзавелся врачебной практикой в Пиблзе, однако желание вернуться в Африку он преодолеть не смог. В ходе второй африканской экспедиции он утонул вместе с кораблем, попав в засаду у порогов Бусса.

Мавры, населяющее северную часть Африки, разделяются на многие независимые племена, из которых самыми страшными почитают тразартских и ильбракенских, живущих на северном берегу Сенегала. Гедингумские, яфнусские и людамарские не столь многочисленные, воинственны и сильны. Каждое племя мавров управляемо ханом, или царем, имеющим над ними неограниченную власть деспота.

Мавры ведут жизнь пастушескую; в мирное время занимаются скотоводством; пища их одно мясо. Они бывают попеременно или слишком обжорливы, или слишком воздержаны. По причине частых и строгих постов, законом им предписываемых, и по причине многотрудных путешествий, предпринимаемых ими по дикой пустыне, они с удивительным терпением переносят голод и жажду. Но между тем если мавру откроется случай удовольствовать свою жадность, то он терпение свое вознаграждает без всякой умеренности; обыкновенно один мавр съедает против троих европейцев. Мавры земледелием занимаются весьма мало: хлеб, бумажные материи с другими жизненными потребностями получают они от негров, выменивая на каменную соль, добываемую ими в великой своей пустыне…

У мавров воспитание дочерей в совершенном пренебрежении. Женщины у них мало заботятся о моральном своем характере, а мужчины недостаток сей добродетели совсем не вменяют им в порок. Мавры думают, что женщины, в сравнении с ними, имеют другое, не столь благородное предназначение: думают, что они сотворены только для исполнения воли гордых своих повелителей: чувственные удовольствия почитаются между ими первым достоинством, а рабская покорность первой и необходимой…

Мавры покупают себе одежду у негров — посему жены их платье свое носят с величайшей бережливостью: они вообще наготу свою прикрывают большим куском бумажной материи, которой опоясываются и которую опускают вниз почти до земли… обыкновенный головной убор здешних женщин состоит из бумажной повязки, закрывающей лицо от солнечного жара. Надобно, однако, заметить, что мавританские женщины никогда не выходят с двора, не закутавшись с головы до ног.

Здесь кстати замечу я, что бедственное состояние несчастных негритянок достойно всякого сожаления. С самой темной утренней зари они ходят с большими кожаными мехами, которые называются гирбами, за водою; они возят ее на себе, как скоты, для употребления своих господ и для их лошадей, которых мавры весьма редко позволяют гонять на водопой. По окончании сей работы негритянки толкут пшеницу и приготовляют из нее кушанье, в это время палит их сверху солнце, снизу — раскалившийся песок, спереди — разожженный огонь. Между делом метут они палатки, бьют масло, короче: делают все, что только можно представить себе трудного; и невзирая на все сии работы, их кормят очень дурно и бьют самым жестоким образом.